Марианна Колосова - Голос русского сопротивления.

ПОБЕДОНОСЕЦ

Спите спокойные, спите,
Я же не в силах спать:
Сердца кровавые нити
Буду в поэмы сплетать.

В тихой глубинности ночи
Мстители - мысли придут…
Сердце кинжалы отточит…
Пальцы патроны набьют!

Вышью цветными шелками
Лозунг России родной.
Грозно взовьется над нами
Грозный орел боевой.

Белою лентой украшу
Шашки стальной рукоять.
В битву за Родину нашу
Буду друзей провожать.

В радости, в светлом восторге,
Верим, надеемся, ждем!
Победоносец Георгий
Будь нашим Белым Вождем!

ДЕРЖАВНОЕ ЗНАМЯ

Пылала Русская Держава…
Пожар полмира озарял!
Но не погибла наша слава
И стяг трехцветный не упал.

Мы унесли его оттуда
И никому не отдадим.
Как честь свою, как веру в чудо,
Мы знамя русское храним!

Героям солнце светит в очи.
Пути иные. Цель — одна.
Пускай у храбрых жизнь короче,
Им слава вечная дана.

Взглянув на пройденные тропы
Вспомянем прадедов сейчас:
Пол-Азии и пол-Европы
Отвоевали вы для нас!

Страна родная, край любимый,
Должны мы жизнь свою отдать,
Чтоб вновь Великой Неделимой
Державой ты могла бы стать!

ПРИЧЕТЫ

Друг погиб в Трехречьи…
А который счетом?
Весть о нем встречаю
Горестным причетом…

Над чужой печалью
Душу надрывая,
Я свои потери
Вновь пересчитаю:

Ах, волос любимых
Золотые пряди
Ветер поразвеял
Где-то в Петрограде!

А в родное сердце
Вражеская пуля
Врезалась случайно
Где-то в Барнауле!

Брата дорогого –
Горе мое, горе! –
Злобные мадьяры
Утопили в Хоре!

А родную душу
(Страшно молвить имя!)
Пыткой истомили
Вороги в Нарыме.

Ночью не замолкнут
Горестные мысли,
А погибших близких
Всех не перечислить…

И ЗА НИХ НИКТО НЕ ОТОМСТИЛ?

Оглянись на Родину мой брат:
Слуги сатаны еще царят,
Русские во власти темных сил.
И за них никто не отомстил?

Оглянись мой милый друг и брат,
Оглянись на миг один назад,
Много там заброшенных могил.
И за них никто не отомстил?

Стало крови больше чем воды.
На земле кровавые следы.
Кто-то Русских мучил, Русских бил.
И за них никто не отмстил?

Гибли наши братья и отцы -
Храбрые и честные бойцы,
Злобный враг их всех перегубил.
И за них никто не отомстил?

Оглянись на Родину мой брат,
Слуги сатаны еще царят,
Русские во власти темных сил…
И за них никто не отомстил?

ПО ПАТРОНЧИКУ — ЗА КРОВИНОЧКУ

Складка горечи возле сжатых губ…
Неужели цель не намечена?
Заострите глаз, отточите зуб!
И сказать мне вам больше нечего…

Если сын сидит где-то в Вологде,
Если брат убит в Петропавловске,
Надо чаще думать о вороге —
Не по-кроткому, не по-ангельски,

Не по-кроткому, голубиному
Надо думать думу заветную,
А по-мудрому, по-змеиному
Свою месть обдумать ответную.

И не ветра стон — это стон души…
Затерялось солнце за тучами…
В яме каменной на полета аршин —
Соловецкий великомученик.

То не брат ли твой и не сын ли там?
Не отец ли твой задыхается?
Головою бьет по сырым камням,
За клочки соломы цепляется…

Над страдальцами Соловецкими,
Над нарымскими заточенными,
Над слезами невинными детскими
Издеваются «вохры» с «чонами».

Море — волнами, небо — тучами…
А восток — кровавыми зорями…
Чью-то мать во Пскове замучили…
А сестру в чека… опозорили!

Губы сжатые. Сердце молотом.
Слово черное, да зловещее…
Если сердце твое расколото,
Втисни ненависть в эту трещину.

Не по ельникам, по осинникам,
Не в кубышечку, не в коробочку —
Ветерок сберет по полтиннику
На патрончики, на винтовочку!

За ложбинками, за пригорками
Проползет лихой потихонечку…
По патрончику (очи зоркие!)
За старушку-мать, за сестреночку!

По патрончику — за слезиночку!
И за каждого из замученных.
По патрончику — за кровиночку!
Из винтовочек — пули тучами!

Так чего же вам еще спрашивать?
Неужели цель не намечена?
Или — с этими… Или — с нашими!
И сказать мне вам больше нечего.

НА СМОТР К ГОСУДАРЮ
Памяти генерала Плешкова

Зарыдали, запели печальные трубы
Над последним прощальным обрядом…
И шептали тревожно дрожащие губы:
«Он ушел к Государю с докладом»…

Гробовая покрышка приподнята выше,
Провожают соратники – брата.
И в сердцах раздается печальное: «Тише!
Сохраним о нем память мы свято!»

Ослепительным блеском на лезвии шашки
Уходящее солнце сверкает.
Седовласый боец генерал без фуражки
Генерала на смотр провожает…

И когда зарыдали печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил,
Прошептали опять чьи-то скорбные губы:
«Он ушел к своему Государю»…

Боевой генерал перед светлые очи
На смотру Высочайшем предстанет,
Скажет: «В тихие дни я и в бурные ночи
Был в Твоем Государевом стане!

Я любил свою Родину, Русь дорогую,
Был я верен Тебе в эти годы!
И не продал я шашку свою боевую,
Свою Русскую совесть не продал!»

Зарыдали, запели печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил…
В третий раз прошептали дрожащие губы:
«Он ушел к своему Государю»…

РОЖДЕСТВО НА ЧУЖБИНЕ

Во Франции, в Чили, в Китае
Звучит наш певучий язык.
Но каждый о Доме мечтает,
К чужбине никто не привык.

Никто никогда не решится
Россию навеки забыть.
Нельзя по – чужому молиться
И быт неродной полюбить.

И в церкви в рождественский вечер,
Покорная горю и злу,
Я, сгорбив усталые плечи,
Поплачу тихонько в углу…

У женщины русской осталось
Прибежище тихое – храм!
И я свою боль и усталость
Сюда принесу и отдам.

«Дай, Господи, - сердце звенело, -
Услыши молитву мою!
Мужчинам на родине дело,
А женщинам храм и семью!»

Горят пред иконами свечи…
Сегодня родился Христос!
Но нам в этот радостный вечер,
Нельзя удержаться от слез…

НЕОТРЫВНАЯ

Не пленница и не рабыня,
Но каждый час и каждый год
Я от рожденья и доныне –
Твоя, великий мой народ!

Русь, о тебе вдали тоскую,
Любовью кровною люблю,
На веки вечные родную,
На веки вечные мою!

И в грохоте чужих историй
Твоя история близка.
Твое - мое и наше горе.
Твоя - моя – одна тоска…

И в ненависти не одна я:
Мой дух в холодной тьме узрел,
Как отдает моя родная
Своих героев на расстрел…

Национальные герои
Прославят родину мою.
Им вечный памятник построю
И цоколь песней обовью!

ПУТЕМ ГЕРОЕВ

Склоняюсь пред бумажным ворохом,
Чтоб от забвения спасти.
Той крови цвет, тот запах пороха,
Те легендарные пути…

Чтоб над исписанной бумагою
Другие, головы склонив,
Прониклись той, былой отвагою,
Почувствовали тот порыв.

И в каждом доме, в каждой комнате,
Где люди русские живут,
Пускай звучит печально: «Помните
Погибших подвиг, жизнь и труд».

Пусть эта память, как бессонница,
Тревожит шепотом людей,
О том, как гибла наша конница
От большевицких батарей…

Устали от житья унылого,
От горьких и голодных дней,
Но тень погибшего Корнилова
Нам стала ближе и родней.

Смерть за Россию — доля Царская!
И помнить будем мы в века
О том, что пули комиссарские
Пронзили сердце Колчака!

Уйти от омута нелепого,
От этой будничной тоски —
Погибнуть гибелью Кутепова
От злобной вражеской руки…

От себялюбия унылого
Веди нас, Божия рука,
Путем Кутепова, Корнилова
И адмирала Колчака!

В БАРНАУЛЕ

Это было в старом Барнауле.
Правду всю скажу, не утаю;
Это было там, где чья-то пуля
Догоняла молодость мою.

Серебром украшенная сбруя,
Расписная золотом дуга…
Там, у жизни милый час воруя,
Мчались мы сквозь легкие снега.

Чью-то душу ранили глубоко.
Навсегда. Бессмысленно и зло…
Под сосной сибирской одинокой
Чье-то счастье снегом замело.

Молодой и храбрый, не твое ли
Счастье под сугробом снеговым?
Не шатайся, не клонись от боли,-
Нелегко в России молодым!

Тяжело в России молодому
С непокорной русскою душой!
Никогда не жалуйся чужому,
Что на свете жить нехорошо…

Мчат по снегу кони вороные!
Та дорога сердцу дорога…
Крепости мелькают ледяные,
Да летят сыпучие снега.

Поворот. Знакомая дорожка.
Городок, похожий на село…
Сколько снегу под твое окошко
Барнаульской вьюгой намело!

Ты в дохе, накинутой на плечи,
С побледневшим радостным лицом
Синеглазой девушке навстречу
Выходил поспешно на крыльцо.

НА АЛТАЕ

Отдохнем от жизни, помечтаем,
Ты, как я, немного фантазер.
Будем жить с тобой мы на Алтае
Около сапфировых озер.

Вдалеке от скуки современной
В душу радость ясная сойдет.
Мы построим домик пятистенный
Обнесем заплотом огород.

Буду печь я вкусное печенье,
Ты – читать газеты у стола.
И придет в гости, в воскресенье,
Батюшка из ближнего села.

На обед гостям уху сварю я,
Заколю цыпленка пожирней.
И расскажет матушка, горюя,
Что украли курицу у ней.

Всколыхнет июльский горный ветер
Тюлевую штору на окне…
И скажу я: «Счастье есть на свете,
Это – жизнь в отеческой стране!»

Знаешь, я наплакалась, мечтая
О крутых вершинах синих гор.
Это будет, милый, на Алтае,
Около сапфировых озер…

СЛОВНО СОН…

В темный бор пойду я «по грибы»,
Туесок брусники наберу.
От людей, от злобы, от борьбы
Хорошо бы спрятаться в бору.
На опушке пасечник живет,
С золотыми пчелами дружит.
В шалаше прохладно. Свежий мед
В деревянной чашечке лежит.

Хорошо с пшеничным калачом
Вечерами чай пить у костра.
Хорошо не думать ни о чем,
Жить сегодня так же, как вчера.

Только ночью, лежа в шалаше,
Я боюсь, что сразу не уснешь,
Снова город загудит в душе,
До рассвета память не уймешь.

Будут сниться городские сны
О деньгах, о злобе, о борьбе,
И на языке чужой страны
Буду бредить, друг мой, о тебе.

А проснусь - уж солнышко взошло!
Словно сон - чужие города.
И скажу я деду: «Все прошло.
Я в России. Дома. Навсегда!»

Николаю Гумилёву

Откуда покорность эта,
Откуда эта любовь?
Расстрелянного поэта
Недавно брызнула кровь…

И снова сдвинула брови:
Певец над певцами, князь!
И, вспомнив о Гумилёве,
Я снова злобой зажглась.

Недавнюю эту рану
Рукой на груди зажму.
Кого обвинять я стану?
Кого «прощу и пойму»?

Тащить в подвал на расправу
Свою небесную весть,
Свою высокую славу,
Свою народную честь!..

И чья-то тупая морда
Направила свой наган
В него, идущего твёрдо,
Не сгорбившего свой стан.

За воина и поэта, —
Чей взор орлиный был горд, —
Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,
Сотню бездумных морд!

Чекист

По ступеням, плесенью покрытым,
Он спускается куда-то вниз.
И в глазах его полузакрытых
Кокаин с безумием сплелись…

Как «помощник смерти», ежедневно
Он от крови человечьей пьян,
И в руке сверкает блеском гневным
Друг его единственный — наган.

По ступеням, плесенью покрытым,
Он идёт, не торопясь, в подвал.
(Кто-то там остался недобитым,
Кто-то смерти жуткой ожидал…)

Заскрипели ржавые засовы!
Дверь молчаньем кованным молчит…
О, по ком-то панихиду снова
Пропоют тюремные ключи!

Он вошёл. В руке клочок бумажки,
Смерть там начертала имена;
Миг предсмертный, роковой и тяжкий…
В камере и жуть… и тишина…

Вызывает смертников по списку.
Голос хриплый режет тишину.
(Кто-то шепчет: «Гибель моя близко,
Наконец от пыток отдохну!»)

И выходят смертники как тени…
Переводят их в другой подвал.
(Кто-то в страхе падал на колени
И чекисту… руки целовал!)

Он стреляет медленно в затылок…
Ночью ему некуда спешить.
Батарею пёструю бутылок
Он и днём сумеет осушить.

Сосчитал. «Сегодня восемнадцать!»
Залит кровью щёгольский сапог,
Будет он над мёртвым издеваться,
Вынимая шелковый платок.

И платком душистым вытрет руки
И сверкая золотом зубов,
Он зевнёт от злобы и от скуки,
Выкрикнет десяток скверных слов.

По ступеням плесенью покрытым
Он наверх по лестнице идёт.
. . . . . . . . . . . . . . .
Если кто остался недобитым,
Завтра ночью он его добьёт!..

Понужай

Погасла даль. Вечерний крепнущий мороз
Дыханьем смерти овевал сибирский край.
Тянулся лентой безконечною обоз,
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

И ехали они… в шинелях, в башлыках…
Смятенье сильных душ! Сплетенье многих воль…
Как передать в моих коротеньких строка́х
Изгнанников тоску и побеждённых боль?

Обида глубока, и в каждом сердце стон,
И в каждом сердце страх кричит: не отставай!
Похолодел наган, и потускнел погон,
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

О, страшный путь! Мороз. Байкал. Леса.
А лошади совсем повыбились из сил…
Так трудно доставать им сена и овса:
Военный вихрь сердца крестьян ожесточил.

Без лошади — конец. Без лошади — пропал:
Узлы, домашний скарб, всё из саней бросай!
Идёт за ними враг. И это каждый знал.
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

Вот на один момент разрознился обоз:
Упала… Не встаёт… Ну, поднимись, Гнедко́!
Молчит в санях жена. В душе не стало слёз,
И прошлое, как сон, маячит далеко…

Упала… Не встаёт… Смерть глянула в лицо.
И бледный офицер не смотрит на жену.
Когда умру, на небесах перед Творцом
За этот миг врагов я прокляну!!

И он с мольбой смотрел на проезжавших мимо…
И плакали в санях испуганные дети…
На что надеялся? Затравленный… гонимый…
О чём он думал? Бог тому свидетель!

И проезжали все, поспешно отвернувшись…
В степи чуть-чуть завихрился буран.
И бледный офицер, в молчаньи, задохнувшись,
Застывшею рукою выхватил наган!

Два выстрела! Замолкли плачущие дети…
Один в жену… и крик короткий — «ай!»
Себе в висок… Был Бог тому свидетель,
Да страшный крик протяжный — «понужай-ай!»

Ответ некоторым

Поэта спрашивают: «кто ты?»
Но он, рискуя головой,
С Иудою из Кариота
Не выпьет чаши круговой!

И пусть поэту будет плохо
И смерть его подстережёт,
Но он своим последним вздохом,
Последней песней не солжёт!

Народных мятежей герольды,
Былин старинных гусляры —
Скользящею походкой по льду
Идут на Соловки, в Нарым…

И больно мне, что я не с ними.
Я так же мыслю как они,
И так же песнями своими
Тревожу серенькие дни…

И пусть одной ступенью ниже
На белой лестнице стою, —
Я так же ярко ненавижу
И так же пламенно люблю!

Расстрелянному Гумилёву —
Чья мысль как зарево костра
Горит в стране моей суровой —
Я всё же младшая сестра!

И после этого… Могу ли
Я Родине моей солгать?
И мне ль от свиста вражьей пули
Покорно голову склонять?

Бронепоезд и роза

Тот, кто видел кровавое,
Никогда не забудет…
Это было в бронепоезде,
Где железные люди.

Паровоз в сталь закутанный
Как стальная коробка.
А внутри раскалённая
Дышит пламенем топка.

Ночь молчала спокойная,
Звёзды ярко мерцали…
А в прокуренной комнате
На кого-то кричали!

А в прокуренной комнате
Кто-то страшно избитый,
Предстоял перед судьями
С головой непокрытой.

И губами разбитыми
Шевелил еле-еле…
А от ветра за окнами
Тополя шелестели.

Русский Русского спрашивал,
Бил за что-то жестко.
Первый родом был с запада.
А второй был с востока.

Брата брат не помиловал,
Присудил его к смерти…
Повели к бронепоезду,
Где не люди, а черти!

И когда осуждённого
Подвели к паровозу,
Вспомнил он неожиданно
Чью-то белую розу…

Вспомнил милую девушку,
Взгляд спокойный, лучистый.
Вспомнил тонкие пальчики…
И рапсодию Листа…

И прекрасному прошлому
Улыбнулся он робко…
И швырнули несчастного
В раскалённую топку!

В этот миг мимо поезда
Шла солдат полурота,
Воздух нюхали с гоготом:
«Пахнет жареным што-то!»

И не знали прохожие,
Что внутри, в паровозе
Кто-то умер, с улыбкою
Вспоминая о розе…

Привет Родине

Эх, тряхну-ка я кудря́ми!
Отгоню тоску мою.
Над Маньчжурскими полями
Песню Русскую спою!

Знаю, рано или поздно
Я увижу милый край,
Ветер северный, морозный,
Мою песню передай.

Ты слова мои запомни,
Ветер вольный мой степной!
Просьбу слёзную исполни,
Поклонись стране родной.

Поклонись тайге суровой,
Над полями пронесись.
Сибирячке чернобровой
Низко-низко поклонись.

Вместе с вихрем пылью снежной
Пусть развеется тоска,
И тебе поклон, безбрежной,
Бия — горная река!

Отгоню я своё горе,
Буду песню звонко петь,
Ветер будет песне вто́рить,
Сосны ярко зеленеть!

Уж ты, ветер мой, таёжный!
Улетела б я домой!
Ради Бога, если можно,
Унеси меня с собой!

Знаю, мне Господь поможет
Край родной мой увидать,
Это будет… Ну а всё же —
Не могу я больше ждать!..

ГИБЕЛЬ ЛЮБВИ

Это было в восставшей России,
В алом зареве огненных дней,
Когда слепли свои и чужие,
Кто от слез, кто от ярких огней.

Когда пули летали, как мухи,
И привычным стал трепетный страх.
Когда выли в селеньях старухи,
И Антихриста ждали на днях…

Пули пчелами песенки пели,
Люди кланялись низенько им.
Вот тогда кто-то в серой шинели
Был таким молодым-молодым…

Молодежь – беззаботные люди,
Молодому всегда хорошо!
Повстречался под грохот орудий,
А под залпы винтовок ушел…

Сколько вас, черноглазых девчонок,
Сколько вас, белокурых принцесс,
Закрутил полюбовный бесенок,
Поцелуевый ласковый бес!

Где-то красным знамена пылали,
Там трехцветные флаги вились…
Но в Одессе, в Москве, на Урале
Рядом с гибелью пенилась жизнь!

Кто-то жег, кто-то вешал и резал…
Ах, когда же кошмару конец?
Ведь не выжечь каленым железом
Жажду счастья из юных сердец!

Сколько, сколько невест черноглазых,
Сколько вас, синеоких, теперь –
Не увидевших счастья ни разу,
Но оплакавших горечь потерь…

Гильотина с кровавою свитой,
Как жесток твой карающий нож!
Как убийственны списки убитых,
Где вдруг милое имя найдешь…

ВЕЧЕРОМ

Да, жизнь за плечами большая…
И в трепетном зареве дней
Я многим на свете мешаю
И жизнью, и песней своей.
И часто, над книгой склоняясь,
Я что-то родное ищу,
И жизнью чужой восхищаясь,
Над гибелью чьей-то грущу.
А ночью, при свете лампады,
Учусь я прощать и жалеть.
Мне многого в жизни не надо,
Но сделать бы что-то успеть.
Поет за стеною соседка
О жизни, о счастье, о нас,
О том, что встречаются редко
Хорошие люди сейчас.
И строем чужие солдаты
По улице гулко идут.
И так же, как наши когда-то,
Солдатские песни поют.
А в небе далеком, бесстрастном,
В собор на молитву зовут.
По звездам – по камешкам ясным,
– Ко всенощной души идут.

Рубеж. 1935. №35.

НЕ УБЕЖАТЬ

Пора устать от этой чепухи,
От этого надуманного вздора.
Вам – пересчитывать мои грехи,
А мне – скучать от ваших разговоров.

Друзья мои, знакомые мои
Все мечутся без толку и без цели.
Я часто повторяю в эти дни:
«Ах, как вы мне безумно надоели!»

И наконец,… встряхнуло их чуть-чуть.
Забыта я. Друзья – в огне событий!
Я рада. Хорошо бы отдохнуть,
Уехать… все равно, куда хотите.

И жить в тиши, и не читать газет,
Не слышать злых однообразных споров
О том, чего и не было, и нет,
О чем не может быть и разговора.

Замучила меня белиберда!
Кто прав, кто виноват – неразбериха!
Бежать, бежать от всех и навсегда,
Чтоб жить светло и радостно, и тихо.

Но ужас в том, что нет дорог иных,
И люди одинаковы повсюду!
И даже… если я уйду от них,
То все равно счастливою не буду…

Рубеж, 1932 № 15 (220)

НЕ ПРОСТЯТ…

Эти дни судьбою перечеркнуты…
Не продам я их и за золото!
Я боюсь тебя, – уж не черт ли ты?
Как орех, душа вдруг расколота…

Не простят потом душу грешную?
Что ж, пускай за ночь, ночь бессонную,
Я пойду потом в тьму кромешную –
За любовь, огнем озаренную!

А что искренно, то не свято ли?
Не сдержать потом слез непрошенных,
Не людей считай виноватыми,
А себя вини, если брошена…

Плачут многие, что не поняты,
Что нигде, никем не замечены…
Я спрошу тебя: уж не сон ли ты?
Уж не счастье ли мною встречено?

За любовный бред в ночь угарную –
Ах, пускай вся жизнь будет сгублена!
Буду век тебе благодарна я,
Мой король, мой друг, мой возлюбленный!

Я к земле клонюсь желтым колосом…
То не ветра взлет, – страсть ответная.
На весь мир пою звонким голосом,
Что люблю тебя беззаветно я!

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Чужое, злое имя "Ленинград"!
В том городе, где жили исполины, –
Теперь пигмеи радостно галдят
У красного подножья гильотины.

Там льется много крови и... чернил.
Все кружится в безумно-быстром темпе...
И сатана с улыбкой приложил
На лбы людей пятиконечный штемпель.

Стал город славы – кладбищем химер,
Стал призраком чужим и нереальным.
Там каждый семилетний пионер
Придавлен днем суровым и печальным.

Уродливый, нелепый, жуткий быт,
В котором нет друзей и нет любимых...
Никто не сыт, но каждый много бит.
И в каждом зверь. И боль непоправима...

А "Допры", где палач, от крови пьян,
"Работает" в усердье озверелом.
Где паклей забивают рты крестьян,
Чтоб не могли кричать перед расстрелом.

А за пайком голодные хвосты!
А в золоте зубов ухмылка Нэпа!
О, Господи, помилуй и прости
Рабов покорных подлого Совдепа!

Грузину, не татарам, платят дань.
Где гордость? Где любовь к родному краю?
Ах, "почему же мы такая дрянь?" –
Чужую фразу снова повторяю.

Российский город славы и побед, –
Ты выдержишь и это потрясенье.
Увидим вновь мы пышный твой расцвет –
Плоды трудов иного поколенья.

Былую мощь твою и красоту
Не видела, но верю, что увижу.
О них в отцовских книгах я прочту
И "Ленинград" сильней возненавижу.
...............................
Санкт-Петербург, твой искаженный лик
Назвали по-другому в эти годы.
Но все пройдет. И будешь ты велик,
Столица величайшего народа!

И гениальный русский драматург,
Который душу нации прославит,
Названием старинным "Петербург" –
Чудесную поэму озаглавит!

1932

ЛАЗОРЕВЫЕ ЦВЕТЫ

Наташе Г.

За морем (для сердца друга близко)
Помню, что живет уж много дней
Девушка Наташа в Сан-Франциско,
Далеко от родины своей.

Белокуры спутанные косы,
В сердце — нежность, удаль и гроза!
И неразрешимые вопросы
Затаили синие глаза.

Заклинаю старой дружбой нашей:
Помни среди чуждой красоты,
Что в России чужеземных краше
Во полях лазоревы цветы.

Города на свете есть другие.
В Сан-Франциско, вот уж скоро год,
Девушка, рожденная в России,
В небоскребе каменном живет.

Где б ты ни жила, навеки наша.
Знаешь ли, на что похожа ты?
Имя твое нежное — Наташа —
Во полях лазоревы цветы!

Ответ Демьяну Бедному

Беру «сибирскiй матерьял»,
Смотрю: Демьян в лукошке пляшет!
Демьян прислал, Демьян припал
К дальневосточной грязной каше.
Демьян стал «русскiй патрiот»-
Паек, причмокивая, жрет!

Избрал он нынче тяжкiй труд:
Он… стал защитником Россiи !/?/
Демьян теперь ночей не спит:
Поет и пишет и кричит:
«Мол, эмигранты продают
Сибирь! Такiе и сякiе!»

Болтает он о «целом строе».
Ты врешь, Демьян, их только трое:
Заведомая гниль, бездарь,
Поротиков – «сибирскiй царь»,
Талант, имея афериста,
Рожден для роли коммуниста,
Он должен был с тобою вместе
Мир, заключать, позорный в Бресте.

Второй – урод бело-зеленый,
Еще никем не заклейменный:
Головачев, «премьер-министр»,
/Все говорят: умом не быстр,
Но областничеством ушиблен!/
Доклад прочел, мечтою вздыблен,
Сей муж, однажды, в Харбине
Об отделенiи Сибири.
«Россiя, мол, теперь на дне,
К ногам ей привязали гири,
И я, профессор-богатырь,
Вам говорю: одна из гирь-
Есть сепарация Сибири!»

Но жизнь арена для живых
Вдруг вышла стая молодых
И хвост «министру» прищемила:
«Статья такая-то гласила.
ЗА ОТДЕЛЕНИЕ ОКРАИН
СУДИМ ТЫ БУДЕШЬ и охаян!
Такое гнусное бунтарство
Считать ИЗМЕНОЙ ГОСУДАРСТВУ!
ПОВЕСИТЬ! Больше никаких!»
Сказала стая молодых

Моравскiй есть еще на свете,
Вот значит он и будет третiй:
Министр «колонiи сибирской»,
Шпана с душою дезертирской!
Придется из таких, как он,
Сварить потом синдетикон,
Мы тем густым и крепким клеем
Демьянам рты закрыть сумеем.

Я, Русская и Сибирячка
Скажу тебе: Демьян, не ври,
Сепаратистов только три!
А мы не продаем за жвачку
Просторы Родины любимой,
/Ты не суди ка по себе!/
Нет, мы привычные к борьбе,
Россiю мыслим НЕДЕЛИМОЙ!

И нам смешно, что коммунист
Запел: «отечество, мол, свято».
Фальшив твой соловьиный свист,
Герой чернильного разврата.
Ступай ка мыть свиньям хвосты
В своих излюбленных колхозах,
Другие встанут на посты
В ответ на вешнюю угрозу!

Ты не пойдешь, пойдут другiе
Границы защищать родныя.
Нам ведомо: враги кругом!
Сначала с внутренним врагом
Расправимся – с большевиками,
А после, с внешними врагами,
Мы знаем в день переворота
Двойная будет нам работа.

Нацiональными штыками,
Своими русскими руками
Врагов прикончим. Мы не бабы,
Чтоб ныть, «ах, кто бы, да когда бы
Помог нам родину спасти»…
Нас русский должен в бой вести,
Туда на Западныя грани
На стаю Гитлеровской рвани!

Вас, коммунистов, стыд не гложет:
Демьян с товарищами может
Сибирь отдать американцам,
А Малоросiю – германцам,
Расторговались понемногу!
Ведь продаете-ж, вы сейчас,
Японцам Русскую дорогу?

Но в грозный для Россiи час
А если принажмут на вас,
То и Приморье продадите,
Хоть и кричите о защите.
Но в грозный для Россiи час,
Вдруг повернутся против вас,
Товарищи-большевики,
Красноармейские штыки!