Россия, которую мы разрушили

Записки марсианина

Вообразите себя каким-нибудь наблюдателем со стороны, который делает выводы только из фактов, только на основе собственных впечатлений. Наблюдателем, которому неизвестна наша история, сознание которого не отягщено ни предрассудками, ни пропагандой. Ну, словом, марсианским студентом, которому по какому-нибудь компьютерному жребию выпало написать курсовую работу про одну шестую часть соседней планеты под названием Земля. Но в марсианской библиотеке про нас нет почему-то никаких текстов, а есть одни фотоснимки. Старинные и новейшие.
И вот марсианский студент начинает изучать фотографии городов и сёл одной шестой части земной суши. Он добросовестный, это студент. Обнаружив старинный снимок какого-нибудь привлекающего его внимание здания, он роется в гигантской компьютерной картотеке и находит сегодняшнее изображение этого места. Он догадывается, что странные здания, увенчанные сверкающими куполами, которые стоят на центральных площадях и главных улицах больших и малых поселений, имеют для их жителей какое-то особенное значение. А потом он смотрит на подборку фотографий так же площадей и улиц, сделанную через семьдесят лет, и начинает недоумевать. Половины заинтересовавших его построек нет вовсе, на их месте либо пустыри, либо что-то совсем другое. А большая часть тех, что он находит на своих местах, носит явные следы разрушений. Где-то нет куполов и высоких башен, где-то проломлены своды, где-то остались жалкие руины. Что случилось с этой страной? – задумывается марсианский студент. И начинает выстраивать варианты. Первый: жители покинули страну, вместо них пришли другие, не ценившие прежних святынь. Второй: страну захватили враги и разрушили святыни побеждённых. Третий: жители обезумели и свои святыни разрушили сами. И не знает, какой ответ ближе к истине.
Честно признаться, я и сам не знаю.

Впереди планеты всей

Факты беспощадны. Ни одна страна мира не понесла в ХХ веке таких утрат культурно-исторического наследия, как Россия. Более того, эти утраты она не столько «понесла», сколько «сама себе нанесла». Ни одна страна мира не занималась так долго, последовательно и упорно уничтожением памятников собственной истории и культуры, как Россия. Да, было нечто похожее во Франции после 1789 года, в нескольких странах «Восточного блока» после 1945-го – но не в таких масштабах, не с такой яростью и не девяносто с лишним лет подряд, как у нас. Государственный вандализм в России ХХ-ХХI веков – это, без преувеличений, феномен всей мировой истории.
Точной статистики утрат в России нет – у нас и исчерпывающий перечень сохранившегося наследия отсутствует. Приблизительные подсчёты говорят, что начиная с 1917 года уничтожено или превращено в руины 30-35 тысяч церквей и соборов, около 500 монастырей, не менее 50 тысяч памятников гражданской архитектуры в городах, около 2 тысяч усадеб (их, включая полуразрушенные, уцелело не более 10 процентов). Из 130 выдающихся памятников деревянной архитектуры Русского Севера, описанных в специальной монографии 1940-х годов, к 1986 году существовало лишь 38.
Погибли сотни тысяч предметов прикладного искусства, десятки тысяч художественных живописных произведений, фресок, росписей, не менее 20 миллионов икон.
Более точна статистика по Москве. В столице с 1917 до 19189 года снесено 368 храмов. В 1940 году специальная комиссия Академии архитектуры СССР зафиксировала уничтожение 50 процентов «архитектурно-исторических памятников национальной архитектуры», существовавших в 1917-м. По самым скромным подсчётам, в советские годы в Москве разрушено около трёх тысяч исторически ценных зданий.
Добавим к этом десятки и сотни тысяч редкостей – картин, икон, изделий из драгоценных камней и металлов, рукописей и книг, проданных в 1920-1930-е годы заграничным коллекционерам и госучреждениям. Продали даже первую русскую печатную книгу – «Апостол» Ивана Фёдорова, продали Синайский кодекс, самый древний из полных списков Нового Завета: когда его привезли в Британский музей, все мужчины в толпе, заполнившей площадь, сняли шляпы…
Добавим к этому военные разрушения, которые в массе своей вряд ли составят более десятой части наших культурных утрат. Добавив безжалостную по отношению к старине реконструкцию исторических городов – с 1930-х годов по сей день. Добавим то, что развалилось или сгорело, простояв бесхозным десятки лет. Добавим уничтоженное в ходе чересчур принципиальных реставраций и варварских «реконструкции», когда подлинный исторический памятник частично или полностью исчезал, заменяясь «новоделом».
И процесс не остановлен – каждый год современная Россия теряет сотни памятников старины.

Нефть или культурное наследие?

Культурно-историческое наследие – совершенно особенный для каждого государства ресурс. Во-первых, оно не падает в цене. Могут подешеветь нефть и газ, железная руда и апатиты, но фрески Рафаэля или Дионисия всегда будут считаться бесценными. Во-вторых, «запасы» наследия ограниченны. Можно разведать десятки новых нефтяных месторождений, но если есть в стране такое-то количество исторических домов, оно уже не увеличится. Может только уменьшаться. В-третьих, наследие уникально. Нефть – она и в Сибири нефть, и в Африке нефть – разная по качеству, но в принципе одна и та же субстанция. Наследие России, Италии или Новой Каледонии – это разное наследие.
Последнее очень важно. В уникальном для каждого народа культурном наследии зашифрован генетический код нации: наследие является фундаментом национальной культуры, которая делает нацию нацией. Поэтому наследие оказывается вовлечённым в политические стратегии, не говоря уж об играх. И судьба наследия оказывается зависимой от политического курса – как это было в России ХХ века, мы ещё увидим.
А другого фундамента ни у одной национальной культуры нет. Поэтому та же нефть в принципе может быть заменена альтернативным энергетическим ресурсом, а вот культурному наследию как ресурсу для выживания нации альтернативы не существует.

Почему 1917-й?

Прежде чем перейти к главному – важный вопрос: почему мы подсчитываем жертвы вандализма начиная с 1917 года? Ведь и раньше разбирали старинные храмы и особняки, и в дореволюционных журналах были даже рубрики – «Хроники вандализма». Да, разбирали. Причины этого были разнообразны – ветхость построек, бескультурье и невежество их хозяев, желание следовать архитектурной моде, новые эстетические воззрения, наконец, не развившиеся ещё представления о памятниках старины. Ни один российский монарх, губернатор или городской голова не призывал соотечественников отряхнуть прах старого мира со своих ног или выбросить на свалку истории «остатки рабского прошлого». Ни при каких обстоятельствах памятники старины не воспринимались властями как участники политический борьбы, а их защитники – как идеологические противники. Всё это началось именно в советское время (и не закончилось до сих пор). Причём началось не в 30-е годы, а с самых первых дней коммунистической власти.

Каменные агитаторы

О расстреле Московского Кремля красной артиллерией в октябре 1917 года, об ответе Ленина на протесты Луначарского – мол, как можно сожалеть о древних зданиях, когда победа революции открывает путь к строительству нового общества, - написано в последние годы много. Менее известен другой эпизод с Лениным в Кремле, случившийся уже после переезда советского правительства в Москву. Он приведён в мемуарном рассказе советского театрального деятеля Николая Виноградова-Мамонта.
Мартовским днём 1918 года Ленин вышел на Соборную площадь Кремля и остановился перед Успенским собором. «Вот оно – искусство тысячелетий! Каменные агитаторы, - задумался Ленин. – Успенский собор 500 лет стоит, а что будет с нами, с Россией через пятьсот лет: В 2418 году?» - повествует Виноградов-Мамонт.
Ключевое слово здесь – агитаторы. Памятник русской архитектуры воспринимается Лениным как агент политического влияния. А за что же могут «агитировать» соборы? Ясно, что не за идеалы мировой революции или пролетарского интернационализма. А что надлежит делать с вражескими агитаторами – вопрос излишний.
Это вовсе не ирония. Молодое советское правительство с самого начала относится к памятникам по классовому принципу, известному в чеканной формулировке «кто не с нами – тот против нас». Один из первых актов советской власти – подписанный Лениным 12 апреля 1918 года Декрет Совнаркома «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг…» - кодифицировал принцип идеологического подхода к наследию. Известно, что Ленин собственноручно воплощал свой декрет в жизнь, приняв 1 мая 1918 года личное участие в сносе в Кремле памятного креста работы Виктора Васнецова на месте гибели великого князя Сергея Александровича.

Охрана памятников и архитектура как орудия классовой борьбы

В последующие годы этот принцип был последовательно развит и проведён в жизнь советской властью. После победы над живыми классовыми врагами – дворянами, священнослужителями и «кулаками» политическая борьба в прямом смысле слова переносится на улицы советских городов и сёл. «Москва не музей старины… Москва не кладбище былой цивилизации, а колыбель нарастающей новой, пролетарской культуры». «Улица, площадь не музей. Они должны быть всецело нашими. Здесь политически живёт пролетариат. И это место должно быть очищено от… векового мусора – идеологического и художественного». «Гигантские задачи по социалистическому строительству и новому строительству Москвы… требуют чётко выраженной классовой пролетарской архитектуры». «Давно пора поставить вопрос о создании в плановом порядке комплексного архитектурного оформления города, отражающего идеологию пролетариата и являющегося мощным орудием классовой борьбы». Так пишут с середины 1920-х годов советские газеты и журналы.
15 июня 1931 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение о реконструкции Москвы как «социалистической столицы пролетарского государства». В 1935-м постановление СПК СССР и ЦК ВКП(б) «О генеральном плане реконструкции гор. Москвы» прямо ставит задачу: «…чтобы строительство в столице СССР и архитектурное оформление столицы полностью отражали величие и красоту социалистической эпохи». Естественно, социалистическое величие памятники старины никак не могли отражать. Они отражали другое величие (да и смотрелись рядом с ними памятники нового социалистического монументального искусства и архитектуры довольно убого и нехудожественно, этот мотив вандализма не стоит сбрасывать со счетов).
Идея захватывает массы. Московские избиратели 1930-х годов пишут наказы кандидатам в Советы: снести монастырь, разбить сквер; снести церковь, выстроить на её месте жилой дом; сломать монастырь и вместо него построить «соответствующее нашей архитектуре здание». И естественно, на Москву равняется вся страна.
Соответственно, пособниками классовых врагов становятся те, кто занимается охраной памятников старины, т.е. препятствует очищению улиц и площадей от «векового мусора».
«Область охраны памятников являлась и является в настоящее время широкой ареной классовой борьбы, - пишет в 1934 году журнал «Советское краеведение». – Примазавшиеся к делу охраны представители господствовавших при царизме классов ставили своей задачей сохранение культурных ценностей не для пролетариата, а наоборот, от пролетариата». Вот другой образец публицистики 1930-х: «Тайные и явные белогвардейцы жалеют камни прошлых лет. Им дороги эти камни, потому что на храмы, синагоги, церкви они возлагают немало надежд как на орудие восстановления их былого могущества, власти и богатства». Лазарь Каганович, выступая на совещании московских архитекторов, говорит, что «в архитектуре у нас продолжается ожесточённая классовая борьба… Характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами – в попытках упрекнуть советскую власть в вандализме».
И защитники репрессируемых памятников разделяют судьбу этих памятников. Старый большевик, соратник Ленина В.И. Невский направил Сталину письмо с протестом против сноса монастырей в Кремле – и был арестован в 1935 году и расстрелян, письмо подшито в его следственном деле. Известный исследователь древнерусской культуры Г.К. Вагнер был арестован а январе 1937 года и отправлен в лагеря «за оскорбление вождей Советской власти» - он критиковал Кагановича и Ворошилова за снос Сухаревской башни и Красных ворот. Общеизвестен эпизод с арестом и высылкой из Москвы реставратора Петра Барановского, отказавшегося обмерять для сноса храм Василия Блаженного. В начале 1934 года репрессиям подверглись Центральные государственные реставрационные мастерские – орган охраны памятников, который всё время мешал их уничтожать. Чтобы реставраторы стали сговорчивее, по 58-й статье, с обвинением в проведении «неправильной линии в области охраны архитектурных памятников Москвы», были арестованы лучшие специалисты ЦГРМ, в том числе заместитель директора, известный реставратор Б.Н. Засыпкин, Д.П. Сухов и многие другие учёные и реставраторы.

Война с историей

Принятые в советские годы официальные объяснения «отдельных недостатков» в сфере охраны памятников необходимостью решения транспортных проблем, чрезмерной активностью ретивых хозяйственников и «перегибами» в борьбе с религией не выдерживают никакой критики.
Ради «улучшения движения» сносили храмы даже на пустых улицах провинциальных городов – там, где никакого движения до сих пор нет (примеры вы найдёте в этой книге). Разборка церквей и монастырских стен на кирпич с экономической точки зрения была почти бессмысленной – более 70% добытого «стройматериала» оказывалось кирпичным боем. Ясно, что это не более чем предлоги. Что же касается борьбы с религией, то она была лишь частным проявлением войны советского государства с российской историей.
В порыве страсти активисты иногда «проговаривались», выдавая своё подлинное отношение к историческому наследию России. Называли московскую Китайгородскую стену «кирпичными костями Ивана Грозного». Писали на памятниках Бородинского поля призывы: «Довольно хранить наследие рабского прошлого!» Торжествовали: «Нет Китайгородской стены, нет Сухаревки, нет той старины, которая нам мешала переделывать Москву старую в Москву социалистическую». А почему, собственно, «мешала»?
Мешали не памятники сами по себе. Мешала стоящая за ними русская история, которую они символизировали. Коммунистическая власть называют тоталитарной не только потому, что она стремилась контролировать даже бытовую жизнь своих подданных. Гораздо важнее, что она стремилась контролировать их сознание.
И в этом сознании не было места иным идеалам и ценностям, кроме тех, что постулировала новая власть. Именно поэтому короткая история большевистской России в официальной мифологии первых советских десятилетий должна была выглядеть ярко, героично, величаво и празднично. А вся длинная предшествующая история России – по контрасту – угрюмо, гнусно, постыдно и омерзительно. Отсюда «тюрьма народов», отсюда бесконечные заклинания о тёмной, отсталой и культурной России, единственным лучом света в тёмном царстве которой было «освободительное движение». И началось вполне сознательное, последовательное и всестороннее шельмование российской истории, её знаменательных событий, деятелей, героев и вех. Борьба с памятниками – составная часть этого процесса. Всё это ныне основательно позабыто, а зря. Очень поучительный был опыт.
Довоенные газеты и агитационные брошюры призывают то убрать с Красной площади Минина и Пожарского – «представителей боярского торгового союза, заключённого 318 лет назад на предмет удушения крестьянской войны», то сдать в утиль «художественно и политически оскорбительный микешинский памятник «Тысячелетие России».
Согласно пропаганде 1930-х Отечественную войну 1812 года Россия вела, оказывается, не за свою свободу, а «вследствие торговых и политических интересов эксплуататорских классов». Соответственно и воздвигнутый в память о 1812 годе храм Христа Спасителя объявляется «военно-монархическим памятником», построенным «для прославления представителей эксплуататорских классов, для культа милитаризма и шовинизма». И вслед за взрывом храма Христа Спасителя по всей стране прокатываются две волны уничтожения – памятников 1812 года и кафедральных соборов в крупных городах. Уничтожаются и прочие воинские мемориалы – гробница Дмитрия Пожарского в Суздале, собор в Нижнем Новгороде, где был похоронен Козьма Минин, памятники Смутного времени в Москве, памятники «Второй Отечественной» 1914-1918 годов.
«Реакционные» музеи, рассказывавшие о славном прошлом России, либо закрываются, либо переориентируются на «разоблачение эксплуататоров». Путеводители 1930-х годов сообщают с торжеством, что в Севастополе, например, «уже нет музея севастопольской обороны, в нём размещён реконструированный Историко-революционный музей».
Но и этого мало – власти и сознательные граждане не останавливаются перед прямым осквернением святынь прошлого. На Красной площади в Москве общественные туалеты устраивают на месте снесённых Казанского собора и часовни у Никольских ворот Кремля. Общественный туалет на центральной площади Нижнего Новгорода размещают в изуродованной церкви, с паперти которой Козьма Минин призывал сограждан собирать знаменитое ополчение. А уж примеров «народнохозяйственного использования» бывших храмов и монастырей ещё в 1980-е годы можно было собрать впечатляющую коллекцию: тюрьма, психиатрическая больница, скотобойня, автосервис, склад угля, просто свалка и т.п.
Тех, кто не был готов переписывать историю в угоду новой генеральной линии, ждала та же судьба, что и несговорчивых реставраторов. В конце 1920-х – начале 1930-х годов по всей стране прокатываются процессы краеведов, которых вместе с крупнейшими академиками-историками обвиняют в заговоре против Советской власти, в «замаскированных антипартийных выступлениях», пропаганде монархических и религиозных идей, создании контрреволюционного «Всенародного союза борьбы за освобождение свободной России». В тюрьмах и лагерях оказываются видные русские историки, искусствоведы, краеведы Н.П. Анциферов, А.В. Чаянов, А.И. Анисимов, А.И. Некрасов, Н.Н. Померанцев и многие другие. В те же годы происходит разгром краеведческих и общественных организаций, так или иначе связанных с историей и культурным наследием. Закрываются Общество истории и древностей российских, Общество любителей старины, Общество изучения русской усадьбы, комиссия «Старая Москва», Институт истории РАНИОН. Историков и педагогов, осмелившихся сказать доброе слово о национальных героях, просто репрессировали. В Саратове, например, в 1927 году именитый профессор Сергей Чернов был изгнан из университета за то, что на лекциях с симпатией говорил о Дмитрии Донском и победе на Куликовом поле. Вскоре он был арестован вместе с другими коллегами.
Жесточайшим репрессиям на всём протяжении довоенного периода подвергался и другой «конкурент» новой власти во влиянии на сознание людей – духовенство. Десятки тысяч священников, церковнослужителей, монахов и монахинь, иерархов Русской Православной церкви были брошены в концлагеря, расстреляны, умерли в заключении, обвинённые в «антисоветской агитации» и создании мифических «монархических организаций».

Михайлов Константин. Золотое кольцо России. Летопись разрушений и утрат. (Москва. "Эксмо", "Яуза-пресс", "Лепта-книга". 2008 г.)

Интернационал в действии

У непримиримой борьбы государства с историей был один важный аспект, о котором почему-то «не принято» говорить вслух и всерьёз. А в 1920-1930-х это было очень даже вслух и всерьёз. Советское государство первых двух десятилетий было подчёркнуто и сознательно вненациональным, антинациональным. Его официальный гимн так и назывался – «Интернационал». «Национализм», который в те времена (а для многих – и в наши) являлся синонимом патриотизма, по определению был для этого государства злейшим врагом, и оно вело с ним войну на уничтожение. Слово «национальный» в официальных документах тех лет фигурировало только в следственных делах НКВД, в качестве устрашающего эпитета к разоблачаемым «центрам» и «союзам». Литературовед Лидия Гинзбург в 1926 году записывает в дневнике: «У нас сейчас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских. Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться… Это имеет свой хоть и не логический, но исторический смысл: великорусский национализм слишком связан с идеологией контрреволюции (патриотизм), но это жестоко оскорбляет нас в нашей преданности русской культуре». В 1929 году на XVI съезде ВКП(б) в качестве главных угроз социалистическому строительству отмечаются опасность национализма, «великодержавный уклон», «стремление отживающих классов ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии».
Памятники старины, как церковные, так и заметные гражданские, вроде Сухаревской башни, естественно, оказываются в глазах новых хозяев России национальными символами (да они ими и были, конечно же), подлежащими истреблению.
В 1936 году видный деятель «евразийства» профессор Пётр Савицкий опубликовал в эмиграции пронзительную книжку «Разрушающие свою Родину (снос памятников искусства и распродажа музеев СССР)». «Русская общественность не отдаёт себе достаточного отчёта в том разрушении России как страны искусства, - писал Савицкий, - которое происходит на наших глазах… Коммунистическая власть показала себя ожесточённым и ни перед чем не останавливающимся разрушителем ценнейших памятников материальной культуры. От разрушения отдельных, художественных замечательных построек и целых комплексов их она перешла в последнее время к разрушению эстетического облика целых городов». Описывая бесчисленные утраты городов и музеев России, аргументировано опровергая официальные версии сносов памятников, напоминая об уничтожаемой возможности для СССР «стать первой туристической страной мира», Савицкий приходит к горьким выводам: «Отдельные черты складываются в картину ожесточённого гонения на всё, что есть ценного в историческом прошлом нации», «русофобское разрушительство подрывает психологически и те основы, на которых зиждется обороноспособность страны».
Лишь перед самой Великой Отечественной войной Сталин, как будто почувствовав справедливость этих предостережений, совершил новый поворот генеральной линии в отношении русской истории. В ней вновь появились «прогрессивные» (в соответствии с политической конъюнктурой) герои – Иван Грозный, Пётр I и даже Иван Сусанин. А когда над страной в 1941 году нависла смертельная угроза, Сталин, понимая, что за «социалистическое отечество» и «пролетарский интернационализм» граждане умирать не пойдут, призвал их вдохновляться примерами вчерашних «эксплуататоров» - Дмитрия Донского и Александр Невского, Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова. И в годы войны Сталин возродил Русскую Православную церковь, а после Победы провозгласил знаменитый тост за русский народ. И «Интернационал» перестал быть гимном СССР, а в новом гимне появились слова, за которые раньше сажали, - «великая Русь». Но жертв непримиримой войны против собственной истории было уже не воскресить.

Война миров

И в Москве, и в провинциальных русских городах алгоритм действий «преобразователей» был примерно одинаков. Если не знать, что вершили всё это наши соотечественники, создаётся полное впечатление, что страна переживала вражеское нашествие, и целью завоевателей было полное искоренение всех святынь покорённой страны и даже напоминаний о них.
Начинали «преобразователи» с закрытия всех церквей города, кроме какой-нибудь окраинной, маленькой, кладбищенской. Запрещали колокольный звон – улицы и площади оглашали теперь бравурные марши и речи вождей из репродукторов. На следующем этапе взрывали главный городской собор, чтобы заменить его символом новой эпохи – Домом Советов (аналог московского Дворца Советов). Потом наступал черёд десятков других храмов и монастырей – непременно на их месте нужно было строить храмы просвещения и культуры, школы и рабочие клубы. Десятки школ в центре Москвы построены на месте снесённых храмов. Дворец культуры завода имени Сталина воздвигается именно на месте взорванного Симонова монастыря; рабочие ходят на субботники по разборке руин с лозунгом «Построим на месте очага мракобесия очаг пролетарской культуры!» Если церковное здание сохранялось, его стремились изуродовать до неузнаваемости, чтобы храм оно уже не напоминало – снимали кресты, сносили колокольни и главы, сбивали декор, отламывали апсиды. В крайнем случае, если некогда было возиться, церковь «изолировали»: отгораживали от улицы новой постройкой или сверху донизу занавешивали лозунгами. Уничтожены были и почти все мемориальные памятники – царям, благотворителям, воинам. Старинные названия улиц, площадей, городов в массовом порядке заменялись новыми, советскими.
…Параллель с иноземным завоеванием, конечно, условна. Но то, что к власти в стране пришли люди, желавшие построить в ней принципиально иную цивилизацию, готовые пожертвовать оказавшейся в их власти страной для строительства «нового мира» - сомнений в этом нет. Достаточно просто перечитать документы 1920-1930-х годов о превращении Москвы в столицу мирового коммунизма и «центр мировой пролетарской революции».

И вдруг одолел враг…

16 января 1930 года Михаил Пришвин записывает в дневнике: «Сколько лучших сил было истрачено за 12 лет борьбы по охране исторических памятников, и вдруг одолел враг, и всё полетело: по всей стране идёт теперь уничтожение культурных ценностей, памятников и живых организованных личностей». В мае того же года в Центральных государственных реставрационных мастерских констатируют «постоянную нехватку средств и людей на фиксацию при массовом разрушении памятников».
Хронология всероссийского погрома исторического наследия выглядит примерно так. После вспышки первых послереволюционных лет, уничтожившей тысячи помещичьих усадеб, наступает некоторое затишье. Затем знамя вандализма поднимает Москва. В середине 1920-х годов в ней начинают обсуждать, а в 1927-м – претворять в жизнь планы массовых сносов памятников. Чтобы под ногами не мешались реставраторы со списками охраняемых государственных зданий, Президиум Моссовета 15 октября 1926 года постановляет: «Предложить всем отделам Московского Совета препятствовать изысканию новых памятников старины».
Столичную эстафету принимает провинция: переломным специалисты считают 1928 год, когда областные, районные и городские власти начинают засыпать московские инстанции ходатайствами о закрытии и сносе церквей, монастырей и соборов. В городах и сёлах из них и их убранства планируют добывать стройматериалы, колониальную бронзу и медь, золото и серебро (не отобранные в 1912-1922 годах во время реквизиции церковных ценностей под предлогом сбора средств на борьбу с голодом) и т.п. В течение каких-нибудь пяти лет десятки российских городов лишаются тысяч архитектурных памятников. В Центральных государственных реставрационных мастерских не успевают разбирать заявки на снос десятков храмов: из Суздаля и Кашина, Ростова и Кинешмы, Мурома и Соликамска, Переславля и Великого Устюга, Калязина, Урьева-Польского, Ярославля, Владимира, Костромы… Реставраторы скрепя сердце дают санкцию на разборку «позднее», менее ценных храмов, надеясь, что этот компромисс позволит уберечь более древние. Где-то этот компромисс сработал, где-то зверь, заглотив палец, откусывал потом и руку. Ещё через несколько лет мнения реставраторов перестают спрашивать, и погром отечественной старины продолжается до самой войны, несколько затихая после 1935 года.
Вторая волна вандализма накатывает на Россию в конце 1950-х – начале 1960-х годов, во время хрущёвской антицерковной кампании. По всей стране, в том числе и в Москве, вновь гремят взрывы, закрываются открытые было при «позднем Сталине» церкви. Реставраторов в те годы упрекают с трибуны партийного съезда в растрате народных средств на никому не нужную старину.
Не будем пересказывать подробностей общеизвестного: подъёма патриотического общественного движения в середине 1960-х годов, создания Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, организации туристических маршрутов, в том числе и «Золотого кольца», принятия (с опозданием на 60-90 лет по сравнению с европейскими государствами) Закона СССР об охране памятников в 1977 году, массовой реставрации уцелевших памятников в 1970-1980-е годы. Отметим, что в те же годы реконструкция центров крупных городов сопровождается уничтожением уже не отдельных памятников, как в 1930-е годы, а исторической среды в массовом масштабе. Новая волна общеизвестного движения конца 1980-х гасит этот пожар, но ненадолго – начинаются новые времена.

Корейский урок

10 февраля 2008 года в столице Южной Кореи Сеуле случилось несчастье: сгорели ворота «Намдэмун» - исторический памятник XIV века. Я привожу этот пример не для того, чтобы «утешить» читателей: мол, не только в России гибнут памятники старины. Напротив, корейский пример демонстрирует, насколько далека современная Россия от «цивилизованных» аналогий. Итак, посмотрим, что происходит после гибели исторического памятника в стране, в которой уважают и ценят свою историю.
В Сеуле собирается экстренное заседание правительства Южной Кореи. На место культурного бедствия выезжают президент и премьер-министр. Они призывают восстановить памятник в кратчайшие сроки. Политические партии страны выступают с заявлениями, в которых оценивают случившееся как национальную трагедию и высказывают намерение обсудить меры по восстановлению памятника в парламенте.
Специалисты корейского ведомства охраны исторических памятников постоянно дежурят на месте пожара, охраняя уцелевшие подлинные фрагменты. В сеульских СМИ культурную трагедию называют «корейским 11-м сентября».
Через день южнокорейская полиция арестовывает поджигателя. Президент страны тем временем обращается к согражданам с призывом начать общенациональный сбор пожертвований на восстановление погибшего памятника. Он заявляет, что центральные власти и простые граждане буквально шокированы утратой части национального достояния, составляющего гордость нации.
Начальник Управления по охране памятников истории и культуры Республики Корея подаёт прошение об отставке: «Я беру на себя ответственность за то, что не сумел должным образом обеспечить сохранность ворот «Намдэмун», - заявляет он.
…В 2002 году в Российской Федерации сгорело сразу несколько хрестоматийных, прославленных, особо ценных, упоминавшихся во всех путеводителях и трудах по истории архитектуры объектов культурного наследия: церкви из села Спас-Вежи в Костроме и из села Старые Ключищи в Нижнем Новгороде, башни Якутского острога, воспетая Пушкиным гостиница Пожарского в Торжке. Что там президент, премьер и политические партии – никто из официальных лиц хотя бы министерства культуры не выступил даже с кратким заявлением. А уж чтобы кто-нибудь из чиновников заявил о своей ответственности, об уходе в отставку – помилуйте, да разве это повод?
Да и чего бы им волноваться, ведь это только вершина айсберга? В 1990-е годы счёт утратам культурного наследия пошёл на тысячи. Государство не хотело тратить на них деньги – в 1999-м все расходы федерального бюджета на реставрацию равнялись средствам на постройку одного 16-этажного дома. Некоторые региона не тратили на памятники в год ни копейки. По неполным данным, в 1992-2002 годах погибло более 2,5 тысячи памятников. В своё время мне доводилось подробно об этом писать, так что не станем умножать число горьких примеров. Заметим лишь, что в богатых регионах памятники погибали из-за присутствия денег – инвесторы и власти активно осваивали доходные городские участки. А в бедных регионах памятники гибли из-за отсутствия денег: бесхозные усадьбы сгорали, деревянные и каменные храмы, простояв десятки лет без кровли, рушились.
Как обычно, Москва была лидером процесса. «Причины исчезновения старины оказываются чрезвычайно живучими, - рассуждал покойный доктор искусствоведения А.И. Комеч, бескомпромиссный борец за сохранение исторических памятников. – Ненависть к Москве, непонимание её ценностей, несоблюдение правовых процедур в 20-30-е и 90-е годы похожи как две капли воды. С такой ненавистью, как говорят наши архитекторы о «домиках», я встречался только в журналах 1930-х годов… Ненависть, потому что требования сохранять наследие мешают «творчеству». Какие-то «охранщики» требуют сохранения этих «уродов», построек, которые покосились-покривились, когда здесь надо всё снести и поставить нечто новое… Архитекторы старшего поколения и власти в этом плане едины. В мозгах живы проекты реконструкции 195 года… Видимость гораздо важнее сути. Это связано с непониманием ценности подлинников. Трудно представить себе, чтобы человек, у которого есть этюд Рубенса, пожелал его стереть и нарисовать более яркими красками. Но по отношению к зданиям, пейзажам города – это происходит на каждом шагу… Подлинник не ценится, подлинник легко переделывается. Восстановили, не повторив ни в чём, храм Христа Спасителя – ни в технике, ни в декорации фасада, ни в материале, но это обществу преподносится как образец реставрации. И общество привыкает к тому, что созданное заново – подлинник. Созданное заново при реставрации допустимо, но это всегда трагедия. А публике говорится, что это победа. Такие победы развращают, учат эстетической неразборчивости, вседозволенности, презрению правовых процедур».
Примерно те же процессы, с поправками на местную специфику, происходили в 1990-х – первой половине 2000-х годов в крупных городах, нашедших инвестиции для массированной «реконструкции» - Казани, Уфе, Самаре. В наши дни «процесс пошёл» в Санкт-Петербурге.
И конца не предвидится. Принятая руководством страны программа «реконструкции ветхого и аварийного жилья» не сулит историческому наследию ничего хорошего. Как в 1930-е годы, центральные инстанции завалены в наши дни официальными письмами из провинции – просьбами снять памятники с охраны, чтобы их можно было «реконструировать».

Три диагноза

Что, однако, позволяет нам говорить о вандализме 1920-х и 2000-х годов как о стадиях одного и того же процесса? Ведь сегодня власть не берётся с религией, не воюет с историей, не сажает в тюрьму краеведов.
Алексей Комеч не случайно употребил в интервью автору этих строк слово «творчество», порывам которого «мешают» памятники старины. В словах Комеча есть удивительное созвучие с размышлениями Алексея Греча, председателя Общества изучения русской усадьбы 1920-х годов, погибшего в сталинских лагерях. Позволим себе длинную цитату из его рукописи, написанной на Соловках:
«Русская революция… позволяет на основе разрушений и вандализмов построить целый психико-социальный этюд. Страсть к разрушениям на известной ступени развития есть, в сущности, не что иное, как творчество со знаком минус… Как и во всяком творчестве, в нём наблюдается желание проявить себя, причём с наибольшим эффектом и по линии наименьшего сопротивления. Характерно, что такое творчество не продиктовано соображениями материального характера. Разрушение ради разрушения соответствует идее «искусства для искусства»… «Отрицательное «творчество» обросло хищничеством, величайшим обогащением и стремлением рассчитаться с «проклятым прошлым». И в результате слияния этих трёх элементов, как в некоем химическом соединении, произошёл тот взрыв, от которого запылали дворцы и дома с колоннами, рухнули церкви, загорелись костры с книгами, старинной мебелью».
Свидетель гибели старой культуры и её памятников, Греч подметил важную связь разрушения и творчества. «Отрицательное» творчество со временем оттеснялось на задний план «созидательным», но суть оставалась та же: ценности, связанные с прошлым, легко приносились в жертву «творчеству нового». Социальному, культурному, архитектурному, идеологическому.
«Диагноз Греча» подтвердил в ранние советские годы теоретик футуризма Н.Н. Пунин: «Разорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы – как не мечтать об этом новому художнику, пролетарскому художнику, новому человеку».
А «диагноз Комеча» подтвердил в 2004 году мэр Москвы Юрий Лужков в пространной статье в «Известиях». Отвергая упрёки в разрушении исторической Москвы, обосновывая необходимость её «реконструкции», он говорил, что строители великих готических соборов Европы не смогли бы их возвести, «если бы высота новых зданий всегда соответствовала высоте окружающей «исторической» застройки». Может быть, Лужков искренне считает, что московские новостройки сопоставимы с великими готическими соборами, он ведь заявил, что в «московской культуре понятие копии иногда имеет не меньший смысл, чем оригинала»…
В истории прежней и современной России боролись и борются две культуры, почти по Ленину. Одна – культура традиции, естественного, органического развития, которая бережно относится к национальному наследию – настоящему фундаменту любых разумных преобразований. Другая – культура безжалостного новаторства – в политике, экономике, социальной жизни, искусстве. Новаторства, готового принести любые ценности в жертву творчеству чего бы то ни было нового.
Что ж, нам остаётся только признать всё растущую актуальность диагноза профессора Петра Савицкого: «Русская общественность не отдаёт себе достаточного отчёта в том разрушении России как страны искусства, которое происходит на наших глазах». Ещё один совет-прогноз профессора Петра Савицкого из 1936 года остался несбывшимся: «Вступает в силу отрицание отрицания. Ликвидаторы художественного наследия страны должны быть ликвидированы в кратчайший срок»…

Михайлов Константин. Золотое кольцо России. Летопись разрушений и утрат. (Москва. "Эксмо", "Яуза-пресс", "Лепта-книга". 2008 г.)